Пожить в Париже

Алан, владелец кафе напро­тив моего дома в Маре, радост­но замахал рукой, увидев меня в окне с мешком земли и совком. Традиционные весенние посад­ки цветов. Каждый год новые цветы, комбинации и сочета­ния. Я не трогаю лишь любимые пурпурно-красные розы, кото­рые оказались на редкость вы­носливыми. Я с совком в окне на уровневторого наше­го или первого французского этажа. Алан внизу на тротуаре перед своим кафе. Размахивает рукой, в которой... Быстро напя­ливаю очки. Ага, книга! Книга? Спускаюсь.

- Смотри, что я нашел на блошином рынке. Тут всякие истории про нашу улицу, фото­графии. Ты все спрашивала, от­куда такая необычайно легкая атмосфера в доме, который ты снимаешь. Читай — тут жили путаны короля! Вот тебе и объ­яснение этой дивной легкости. — И Алан игриво мне подмигивает.

Поскольку дом наш XVII века, то король — это явно Людовик XIV, чьей фавориткой, а потом и морганатической женой была мадам Ментенон. Мне нравит­ся. Веселые дамочки — это лучше, чем гильотина, основание кото­рой все еще украшает улицу не­далеко от Бастилии.

Если вы думаете, что можно привыкнуть к тому, что живешь в доме XVII века с огромными окнами от пола до потолка, смо­трящими на четыре (!!!) стороны, то вы ошибаетесь. Каждый раз, когда я думаю о квартале, в ко­тором волею судьбы и агентства по недвижимости поселилась, я повторяю себе: здесь не пре­кращалась жизнь. В этом кварта­ле, помнящем еще Людовика XIII, в этих прекрасных домах и двор­цах все время жили люди. Тут меняли трубы и, наверное, укре­пляли перекрытия, вообще как-то сообразно времени модернизи­ровали быт, но жизнь здесь не прекращалась. Здесь не сносили дома и не переименовывали улицы в зависимости от историче­ской эпохи. Поэтому можно взять в руки Дюма — скажем, «Графи­ню де Монсоро» — и прогулять­ся по Маре в сторону Бастилии. И с удивлением обнаружить себя в XXI веке на тех же улицах и пе­ред теми же воротами, близ кото­рых целовались, дрались на шпа­гах и прятались от злодеев герои Дюма.

Подумай дважды

Сильно нетрезвый — и это в 10 утра — и небритый, богем­ного вида немолодой мужчи­на минуты три без остановки что-то говорит, обращаясь ко мне, и все вокруг смеются. Кро­ме меня. Потому что я не по­нимаю. Рынок Алигр, ресторан «Красный барон» — здесь лучшие, на мой вкус, устрицы в горо­де. Дюжина устриц, полбутылки белого — и ты целый день свободен. Здесь все пьяны, веселы и ненасытны. Именно из-за этого небри­того дядьки я и начала учить французский.

Мне хотелось ответить на шутку шуткой. Это было ужасно унизительно — не пони­мать! Я выпила залпом два ста­кана вина, чего в моем случае вполне достаточно, чтобы ос­мелеть, и подошла к шутнику. Больше всего мне хотелось встать «руки в боки» и одним словом перевернуть ситуацию, чтобы все смеялись уже вместе со мной, а не с ним. Вместо этого я не­громко по-английски спросила: «Что вы говорили? Я тоже хочу посмеяться».

Вместо ответа мужчина снял один из трех свитеров, куплен­ных за пару евро явно здесь же на рынке (так все и делают, что­бы не замерзнуть, когда усерд­но поглощаешь ледяные устри­цы в прохладный апрельский день), и протянул его мне. Нос у меня наверняка был красный от ветра и от выпитого. «Не пом­ню, но было смешно», — сказал он на приличном английском. «Пойдем, я заказал кучу устриц и паштет. Угощаю».

- Устрицы с паштетом?

Он развернул меня за пле­чи лицом к себе и медленно произнес:

- Подумай дважды, прежде чем задать столь же нелепый вопрос. Я тебе предлагаю вкус Франции, идиотка. Это не менее важно, чем язык, который ты так хочешь понимать.

- Нахал, к тому же романти­ческий, — констатировала я вслух по-русски.

Жак оказался прекрасным фотографом. Я сказала ему тог­да, что в следующий раз мы встретимся, когда я начну хотя бы немного говорить на одном с ним языке. Он с отчаянием махнул рукой. Когда я впервые позвонила ему и на французском предложила пойти в «Красно­го барона» в ближайшее вос­кресенье, он засмеялся: «Я тогда сказал: посмотрите на эту даму. Она наверняка дико упрямая и своевольная. Видите, какие у нее брови, а как она закусы­вает губу... Все смеялись, пото­му что я говорю то, что думаю, о каждой пришедшей женщине». Жак принес мне фотографию, которую непонятно когда успел сделать: я стою у бочки, на кото­рой устрицы, в руках бокал вина, и я закусила губу. В буквальном смысле.

Так делают французы

Я выехала из огромного пар­кинга под домом и, как обыч­но, собралась повернуть налево. Там стояла полицейская машина. Я решила, что полицейским нуж­но туда, откуда я выезжала, и по­мигала — пропускаю, езжайте. Но машина не тронулась с мес­та. Я спокойно свернула налево, объехала полицейских и поехала дальше. Они — за мной. Так мы и ехали несколько минут, пока их «матюгальник» в каком-то даже истеричном тоне не при­казал мне остановиться. Остано­вилась в недоумении. Полицей­ский подошел ко мне: «Слушайте, ну нельзя же быть такой наглой! Мы прямо дар речи потеряли. Вы же нас видели. Нет, все равно по­ехали. Там односторонняя улица, так какого же вы... налево еде­те?!» Я онемела от изумления и сказала как на духу: «Вы зна­ете, я живу здесь несколько лет. И поверьте, все мои соседи-французы всегда выезжают из гаража налево». Полицейский проверил документы, посмотрел на меня и отрезал: «Никогда не делай­те того, что делают французы». И отпустил... 

Это любовь

Каждый из нас ищет в Пари­же что-то свое. Мне интересна просто жизнь, ежедневие, люди. То, чего нельзя узнать из книг. С чем надо разбираться самой.

Мне нравится, что в табач­ной лавке знают, какие сигареты я курю. Я люблю запах свежевыпеченного хлеба и торговую суету ран­него утра. Меня забавляет, что владе­лец цветочного магазина Филипп всегда стоит, как страж квартала, с сигаретой в дверях своего мага­зина и в ногах у него маленькая белая собачка. Мне приятно, что в японском ресторанчике, куда только что зашли Джон Малкович с Кевином Костнером, меня просят распи­саться на стене, потому что вла­делец купил мою книгу и счита­ет это достаточным поводом для автографа на стене. Я люблю возвращаться вече­ром пешком по улице со ста­ринными фонарями и желтова­тым светом, похожей более всего на декорацию из какого-то шпи­онского фильма.

Я не знаю, стоит ли Париж мессы в том смысле, который вкладывал в эти слова, как гла­сит легенда, Генрих Наварр­ский. Мои отношения с Парижем совершенно бескорыстны. Так примерно я и представляю себе любовь!

Наталия Геворкян. Статья опубликована в журнале ТРАНСАЭРО